В Ленинграде мы с Юрой, на правах учеников, ходили в поэтический кружок Александра Кушнера в 1971-1974 годах. Наставник нас поощрял. В 1984 году, когда, после многих лет борьбы за выездную визу, мы с Юрой и десятилетней Лизой, наконец,
эмигрировали, общение с Кушнером оборвалось. Оно возобновилось в 1990 году — письмом от него и присылкой его книг с дарственными надписями. Ранние книги Кушнера, тоже подписанные, мы вынуждены были оставить в Ленинграде (таможня не пропускала автографов), но увезли двухтомник Заболоцкого 1972 года, подаренный им на нашу свадьбу в январе 1973 года, где Кушнер был одним из свидетелей в ЗАГСе. Автографа там нет. «Чужие книги я не подписываю», сказал Кушнер.
В 1986 году, ещё в Иерусалиме, мы с Юрой написали большую юбилейную статью на пятидесятилетие Кушнера, причем при публикации Юра свою подпись снял, и статья, после редакционных искажений Наталии Горбаневской, Кушнера нелюбившей, появилась в парижской газете «Русская мысль» только за моей подписью. Наталия Горбаневская не пропустила в печать несколько важных для нас мыслей, в том числе ту, что если, забыв о таланте, говорить только о мастерстве, о владении поэтическим словом, то Кушнер ощутимо превосходит Бродского. Кажется, никто в те годы так не думал; во всяком случае, никто до нас никогда такого не произнёс.
Бродский эту статью заметил; ссылался на неё несколько раз, не называя автора, — и как раз после неё, если не в связи с ней, вспомнил
о том, что некогда дружил с Кушнером, начал упоминать о нем. Но времена были такие, что даже в 1990 году наслышанный о статье Кушнер всё ещё не мог её достать и прочесть. Что статья написана в соавторстве, он не знал. Его отношение ко мне, и без того хорошее, сделалось тёплым.
В 1990 году, когда я в первый раз навещала моих родных и друзей в Ленинграде, Кушнер пригласил меня в гости к себе на Таврическую, где нас и сфотографировала его жена Лена — сидящими на тахте.
В 1991 году Кушнер приехал в Лондон, где увиделся с Юрой спустя семь лет после безвозвратной, как это казалось в 1984 году, эмиграции. Кажется, именно в этот его первый приезд он был потрясён обилием роз в нашем саду.
В ноябре 1997 года дела опять привели Кушнера в Лондон, причем на этот раз он остановился у нас в Боремвуде и прожил несколько дней. Юра отвез его на русскую службу Би-Би-Си в Буш-хаус, где познакомил c начальством и с культурной частью сотрудников. Кушнер дал несколько интервью разным программам службы. Гостям в те времена Би-Би-Си прилично платила, и Юра добился, чтобы гонорары Кушнеру выплатили без промедления.
Отношения между Кушнером и Юрой всегда были неровные. В 1970-е годы я дважды мирила их. В 1990-е, несмотря на Юрины резкости, всё поначалу шло у них гладко, но чем дальше, тем напряженнее. Юре не нравилась позиция нового Кушнера, его дружба с «правительством города» и привкус квасного, как ему казалось, патриотизма в последних стихах и высказываниях бывшего наставника; Юру возмутили стихотворные славословия Кушнера какой-то Матвиенко, всевластной петербургской сатрапше, — как неуместный фарс на оду Державина Екатерине. Кушнер обижался на излишне независимые печатные суждения Юры о нём, в частности, в статье Юры 1993 года, написанной, между прочим, в защиту Кушнера, против Натальи Горбаневской. А я с грустью видела, что новые стихи Кушнера к концу 1990-х годов становятся мне неинтересны, что они лишены былого вдохновения...
В конце 2002 года, когда Юра был вынужден уйти с Би-Би-Си, где проработал тринадцать лет, многие из его питерских друзей ощутимо переменились к нему, в том числе, приходится признать, и Кушнер. Окончательный разрыв произошёл в 2006 году. Обе стороны были неправы если не по существу, то по форме, но Юрина позиция была мне, конечно, ближе, и в любом случае у меня уже не было ни сил, ни желания мирить рассерженных львов.
До разрыва всю переписку с Кушнером вёл Юра. Я предпочитала звонить. Сохранилось только одно моё письмо Кушнеру, написанное (на новом компьютере!) 6 мая 1997 года. Оно мне дорого как дневниковая запись тех давних лет:
Дорогие Саша и Леночка,
посылаю вам банковские отчеты и несколько снимков. По-моему, снимки вышли отличные, а Вы, Леночка, просто кокетничаете, когда говорите о своей нефотогеничности. Для хорошего снимка надо просто смотреть на того, кто снимает, именно с таким чудесным, чуть застенчивым выражением лица, какое у Вас получилось в этот раз. Льщу себе тем, что Вы именно на меня так хорошо и ласково смотрите.
У нас трудное время сейчас, неопределенность ближайшего будущего несколько пугает. Нечего и говорить, что труднее всего главе семьи, то есть Юре (вы, конечно, и так не заподозрили бы, что я на такую роль могу претендовать...), но я утешаю его тем, что бедность поэту только к лицу. А если потеряем дом — да пропади он пропадом! Пусть тогда наш муниципалитет беспокоится о том, чтобы обеспечить нас крышей над головой. Даже и любопытно, как судьба дальше распорядится нами. Я смотрю на все, что сейчас происходит, как на очередное приключение. А то мы за последние годы приобрели некую статичность, растолстели, постарели и поглупели. Мой природный авантюризм подсказывает мне, что всё, что ни делается, — к лучшему. Лишь бы здоровье не подвело Юру. Сердце-то у него прихватывает иногда. Надо срочно посадить его на более здоровую диету, запретив всякие сливки и булки, к которым он здесь, в Англии, привязался.
Будете в наших краях — милости просим к нашему шалашу, где бы он ни оказался. Если всерьёз говорить, то я не очень верю в драматическую развязку нашего нынешнего положения, то есть в то, что мы потеряем дом. [Наш скромный домик мы полностью выплатили своим трудом в 2010 году.] Работать мы оба умеем, так что — Бог не выдаст, свинья не съест.
Обнимаю вас.
Ваша Таня
19 ноября 1997 года, когда Кушнер останавливался у нас, я устроила в его честь небольшой приём, на который пригласила тех сотрудников Би-Би-Си, которым не нужно было объяснять, кто такой Кушнер. Сохранился снимок, сделанный, кажется, Никитой Ситниковым.