Мне не было дано счастья длительное время общаться с Марком Захаровичем. Когда мы впервые повстречались, он был уже глубоким стариком, а я (объективно оценивая свой возраст, тоже старик) все-таки на целое поколение моложе его. Но, несмотря на разницу лет, мы потянулись душой друг к другу.
Мы познакомились на литературно-музыкальном вечере в Муниципальном музее Анны Ахматовой на проспекте Стачек. Побывав на одном из этих вечеров, я стал регулярно ходить на все последующие и там обратил внимание на прелестнейшую пару двух милых старичков, тоже постоянно посещавших вечера Музея и садившихся недалеко от меня. Мы начали здороваться, разговорились, познакомились. Я узнал, что это поэт и переводчик Марк Захарович Гордон и его супруга, художница Фанни Львовна Вязьменская. Я представился как президент общества поэта Н. С. Гумилева и пригласил своих новых знакомых на наши вечера, которые мы ежемесячно проводим в Большом зале Географического общества. И Марк Захарович, и Фанни Львовна проявили живейший интерес к моему предложению. Как я узнал позднее, Марк Захарович написал ряд стихов о поэтах Серебряного века, в том числе о Николае Гумилеве и об его окружении, занимался поэтическим творчеством Гумилева, как литературовед, а Фанни Львовна написала несколько портретов моего любимого поэта. Они сказали, что обязательно придут на наши Гумилевские вечера, а на прощанье — это было 13 ноября 1996 г. — Марк Захарович подарил мне томик своих стихов «Шар железный» с милой надписью.
Мне было известно имя поэта Марка Гордона, но, к стыду своему, я еще не читал его стихов. Придя домой, я раскрыл подаренную книжку и уже не мог оторваться от нее: прочел и почти сразу же снова перечитал.
Тематика стихов этого маленького сборника оказалась очень разнообразной и интересной. Тут были стихи о знаменитых людях равно ушедших эпох и о поэтах Серебряного века, стихи о войне, в которой Марк Захарович принимал участие, и о нашем времени. Марк Захарович очень остро чувствовал и дух прошлых эпох, и мир далеких стран, и современную жизнь. Он, врач, участник войны, прошедший финскую, германскую и японскую кампании, с болью в сердце воспринимал известия о непрекращающихся военных конфликтах, идущих по всему миру. Он не мог равнодушно смотреть на экране телевизора, «как солдаты приканчивают раненый Ливан», выключал телевизор и искал забвения в лермонтовской «ветке Палестины». Но действительность снова возвращала его к страшным будням наших дней, и он с горечью думал о многострадальной судьбе России:
|
И мы в смятении и страхе Взираем на Четвертый Рим, Убитые лежат во прахе, Дальнейший путь необозрим. |
Марк Захарович был истинным петербужцем. Он писал о том, что счастлив прожить в этом городе жизнь; в его описаниях Петербурга я узнавал знакомые мне дома (стихотворение «Улица Каляева»); незабываемой для него была ленинградская блокада, ее страшные и славные дни, и не без тайной горечи он в 1992 году попрощался со звучной рифмой «Ленинград».
Особенно сильное — и неожиданное — впечатление произвел на меня его венок сонетов «Динозавры». Для меня, геолога, была удивительна и приятна любовь Марка Захаровича к палеонтологии и хорошее знание ее. В чеканных стихах его вставали мастерски написанные образы гигантов мезозойской эры, грозные и исполненные первобытной злобы, напоминающие нам химеры готических храмов или адские видения Босха. И тем значительнее были строки, в которых Марк Захарович писал о том, как человек своею разумной злобой давно превзошел первобытную ярость мезозойских ящеров:
|
Что с данной нам землей свершили мы? И вот стоим уж на пороге тьмы, Куда привел нас разум беззаконный. И мне милей вернуться к временам, Когда бродили вы, подобно снам, О динозавры, о мои драконы! |
…Марк Захарович и Фанни Львовна начали посещать наши Гумилевские вечера. На одном из них Марк Захарович неожиданно громким для немолодого человека и красивым голосом прочел свои стихи о поэтах Серебряного века и о своих военных дорогах, которыми он прошел в Восточной Пруссии вслед за поэтом Николаем Гумилевым. Его стихи имели большой успех у публики.
У нас были большие планы. В частности, Марк Захарович собирался на одном из наших вечеров прочесть доклад о китайских мотивах в творчестве Николая Гумилева. Ему нравились наши вечера и нравилось принимать в них активное участие.
К сожалению, этим планам не суждено было сбыться. Когда я в очередной раз пригласил моих милых новых знакомых на гумилевский вечер, я услышал от Фанни Львовны, что Марк Захарович болен и придти не сможет. Больше мы не виделись, но зато регулярно общались по телефону. Когда я робко спрашивал — «Как здоровье Марка Захаровича?», Фанни Львовна неизменно отвечала: «Подождите, пожалуйста, у телефона. Марк Захарович хочет с Вами поговорить». И мы подолгу говорили — никогда о болезнях или о быте, но только о Гумилеве, о поэзии и… о геологии. Оказывается, любовь Марка Захаровича к динозаврам распространилась и вообще на геологические науки. Он с живым интересом расспрашивал меня о новейших геологических идеях, попросил меня поведать ему мои оригинальные представления о генезисе крупнейших кольцевых структур земной коры; мы договорились, что когда он поправится, я приеду к нему в гости с космическими снимками, с составленными мною геологическим картами, чтобы показать эти заинтересовавшие его тектонические образования. Беседуя с ним, я каждый раз поражался юношеской живости его ума, жаждой новых знаний, стремлением во все самому разобраться. Это было очень близко моей душе. И я увлекался многими далекими от меня проблемами — историей искусств, архитектурой, литературоведением, геральдикой и генеалогией. Мы как бы нашли друг друга, жили мыслями о предстоящей встрече. Фанни Львовна потом сказала мне: «Он так потянулся к Вам!»
Я таил в тайниках моей души надежду, что лето принесет Марку Захаровичу выздоровление, что мы станем беседовать не только по телефону. Но — увы! — этим надеждам не суждено было осуществиться.
Помяни, Господи, душу усопшего раба твоего…
Октябрь 1997, Ленинград
