ВЛАДИМИР ЧУГУЕВ, журналист, переводчик и публицист, родился в 1936 году в Бобруйске. Во время войны, в 1943-м, был вывезен в Германию. После войны учился в Мюнхене, где получил премию Гёте за знание немецкого языка и литературы. Работал на радиостанции Свобода и в русской службе Би-Би-Си. В 1968-1970 годах состоял секретарём Александра Керенского.
— Владимир Тихонович, ваша судьба сложилась необычно даже для эмигранта. Во время второй мировой войны, ребенком, вы с семьей оказались в немецком рабочем лагере. После капитуляции Германии попали во французскую оккупационную зону. Следующим пунктом должен был стать ГУЛАГ. Как вам удалось спастись?
— Это долгая и, увы, тяжелая история. В 1943 году. вместе с сотнями тысяч других «остарбайтеров», нашу семью вывезли в Германию. В конце войны немецкая охрана бежала, ворота с колючей проволокой распахнулись, и вошли улыбающиеся американцы, поздравившие нас с освобождением и возможностью ехать домой, к «доброму дяде Джо». Многие «остарбайтеры» до немецких лагерей прошли лагеря сталинские и о «доброте» Иосифа Виссарионовича знали не понаслышке. Не успели мы опомниться, как ворота лагеря снова захлопнулись, а на вышках вместо немецких солдат появились американские, французские и британские часовые. Внутри распоряжались бериевцы. Примерно каждому десятому лагернику ценой неимоверных ухищрений удалось выскользнуть за колючую проволоку. Остальных в тех же товарных вагонах под вооруженным конвоем отправили туда, «где так вольно дышит человек». Уцелевших потом назвали второй волной русской эмиграции. Я — один из них… Швейцарскую границу мы перешли пешком по лесной горной тропе — родители и мы, трое детей. Мне было тогда девять лет. Нам удалось бежать, когда наш лагерь уже оцепили по приказу французской администрации и шла посадка на поезд в Советский Союз. Швейцарцы через три дня нас выдали. И мы потопали под конвоем обратно к границе, а дальше — в комендатуру французской зоны в городе Зинген. Знали ли швейцарцы о сталинских порядках? Не думаю. Все это их, по-моему, мало интересовало, главное было — избавиться от лишних хлопот. Но люди, как всегда, попадаются разные. Местный начальник полиции отнесся к нас с сочувствием. Он все время звонил по телефону, вероятно, запрашивая, можно ли в виде исключения оставить нас в Швейцарии. Затягивая нашу отправку назад, он спас нам жизнь. В результате, когда нас все-таки вернули в Германию, наш лагерь уже успели полностью перевести в советскую зону, и нас поместили к полякам. Это нас спасло. Поляками и балтийцам было разрешено выбирать: либо возвращаться к себе на родину, либо оставаться на Западе. Русских, которых в Германии к тому времени оказалось больше миллиона, по ялтинскому соглашению Рузвельта, Черчилля и Сталина выдали прямиком СМЕРШу.
— Другой интереснейший период вашей биографии связан с работой у Керенского в Лондоне. Уже будучи известным журналистом Би-Би-Си, вы стали его секретарем и оставались им до смерти Керенского в июне 1970 года. Как вы познакомились?
— Я хорошо знал его внука, Олега Керенского, известного балетного критика. Он, как и я, работал на Би-Би-Си. Его отец, один из двух сыновей Керенского, был крупным английским инженером-архитектором мостов. А вообще русский интеллектуальный круг эмигрантов оказался тесен. Мы постояно встречались в одних и тех же домах. Керенский появлялся на публике и тогда даже читал лекции. Он любил общаться с молодежью из эмигрантских семей. Так мы и познакомились.
— Что это был за человек?
— Как говорится, типичный представитель русской интеллигенции своего времени. Человек очень приятный в общении. Любовь к родине он сохранил до старости. На лацкане пиджака всегда носил значок в виде трехцветного российского флага. Его интересовало все, что происходило в России. Мы говорили о литературе, об истории.
— Как он сам оценивал свою роль в судьбе России? Его ведь многие в эмигрантских кругах обвиняли, что своим правлением он привел к власти большевиков…
— В этом его обвиняли военные. Они, конечно, ждали, что глава государства в момент кризиса просто арестует Ленина и Троцкого.
— Что за история его бегства из Петрограда на американском автомобиле в женском платье?
— Чистая ложь. Он покинул Петроград с помощью английских дипломатов, в частности Брюса Локкарта. Уехал как член сербской миссии в Мурманск, а оттуда на британском корабле — в Англию.
— Что входило в ваши обязанности секретаря?
— Мы вместе разбирали его корреспонденцию. Знакомились с прессой. Керенский был страшно близорукий, носил толстенные очки, и каждое утро я читал ему газеты. Причем в определенном порядке, от которого мы никогда не отступали: сначала все про профсоюзное движение везде в мире, потом все про социалистические партии, а потом уже остальное.
— Бытует мнение, что именно Керенский фактически послал царскую семью на смерть, не дав ей покинуть Россию и отправив на Урал?
— Такие разговоры велись все время. Это его очень задевало. Он хотел убедить всех и главным образом самого себя, что его вины здесь нет. Говорил, что хотел спасти их, спрятать в провинции в тихом месте, дать переждать смутное время. Он представить не мог, что произойдет через полгода, когда он сам будет вынужден бежать. И я ему верил: он был человеком честным.
— Однако с Корниловым он вел себя бесчестно и никогда этого не признал…
— Это был единственный случай в его политической жизни. Он вызвал Корнилова, чтобы тот помог ему справиться с анархией, а потом велел арестовать. И это была его роковая ошибка: он потерял опору в армии. Керенский был кумиром либералов и интеллигенции, но у белых офицеров его авторитет равнялся нулю. В столице сидели резервисты и дезертиры. Они сдали Петроград на раз. А профессиональные военные на помощь Временному правительству не поспешили. Вы правы и в том, что всю жизнь он отрицал свою самую страшную ошибку.
— Колчак о нем тоже плохо отзывался…
— Да, он называл его «болтливым гимназистом». В период моего близкого знакомства с ним, в 60-е годы, Александр Федорович давно утерял болтливость, но гимназистом в душе остался. «Старцем, юным душой» он был до юнца.
— Вы часто говорили о Ленине?
— Вы же знаете, судьба странным образом их свела. Они оба были родам из Симбирска. Отец Керенского директорствовал в гимназии, где учился Володя Ульянов, и подчинялся Ульянову-старшему. О Ленине мы говорили нечасто. Как-то раз я сказал, что, мол, если со Сталиным все ясно, то Ленин все же заслуживает большого уважения. Керенский отрезал: «Про Ленина вы мне мне ничего не говорите, я все о нем знаю. И пока на нашей родине будет культ этого человека, ничего хорошего не получится».
— Керенский был членом масонском ложи «Малая Медведица», как, впрочем, и почти все Временное правительство периода марта-октября 1917 года. Не могло ли это отрицательно повлиять на судьбу России?
— В то время масонами были очень многие политические деятели в Европе, включая социалистов. Плохо было не их масонство само по себе, а то, что они продвигали людей на ответственные посты по «братской» линии. В результате «наверху» оказывались люди, которые просто не годились для управления страной, как, например, князь Львов, да и сам Керенский.
— Говорят, что в эмиграции Керенский жил в изоляции — соотечественники его не жаловали?
— Все было абсолютно наоборот. Как я уже сказал, он любил встречаться и обсуждать дела с молодежью. Вел активную политическую жизнь, был одним из немногих, кто упорно добивался предоставления политического убежища советским, оставшимся на Западе. В те времена это была непопулярная позиция, но он не обращал на это внимания. Писал статьи, редактировал газету «Дни».
— Помимо Би-Би-Си вы работали на «Свободе», были ее корреспондентом в Лондоне. В одном кабинете с вами сидел Анатолий Кузнецов, известный писатель-диссидент, нашумевший в свое время романом «Бабий Яр». Он одним из первых «ушел» в 70-е годы на Запад, положив начало третьем волне эмиграции. Сейчас его имя забыто. Почему, как вы думаете?
— Судьба Кузнецка сложилась трагически. В 60-е годы, когда молодая талантливая молодежь в Советском Союзе взбунтовалась против идеологических запретов, вышел его роман «Продолжение Легенды». Он поехал в Братск, поработал на стройке ГЭС и честно описал, что на самом деле там происходило. Ему сильно попало, КГБ взял его в оборот, заставил сотрудничать. Кажется, он даже написал донос на Евтушенко. В Лондоне ему было очень стыдно за эти эпизоды. Влиятельный лондонский еженедельник «Экономист» написал тогда, что бегство Кузнецова на Запад «было самым важным после появления здесь Троцкого». Сам Кузнецов английского не знал, и когда я ему это прочитал, весь страдальчески искривился. Он получил много денег за разные интервью и купил дом на севере Лондона. Именно в это время из Москвы раздался окрик диссидента Андрея Амальрика: мол, Кузнецов «бежал с фронта», а со злом надо бороться, а не бежать от него. Кузнецова это сильно задело. К лаю КГБ и его присных он всегда относился спокойно, но нападки диссидентов его обижали страшно. Вскоре сам Амальрик объявился на Западе, и на «Совбоде» Кузнецову было приказано приветствовать «крупного диссидента, борца за права человека в Советском Союзе» и говорить, что тот «великий историк». Кузнецов с горечью тогда сказал мне: «Хоть бы этот тип извинился передо мной после того, как сам бежал с фронта…» Никаких извинений не последовало, а вскоре начался массовый выезд на Запад диссидентских звезд. Кузнецов, которому полагалось в своих радиобеседах их всех прославлять, запил. Пил он и в Советском Союзе; но в Лондоне сначала «завязал». А после «развязки» быстро покатился вниз. Вскоре он умер от сердечного приступа.
— В Мюнхене вы работали с Гайто Газдановым, крупнейшим писательским талантом. «Вечер у Клэр» — это просто шедевр русском эмигрантской литературы. Расскажите о Газданове…
— Это был маленький, спортивного сложения кавказец, саркастичный, с большим чувством юмора. Специалист по Франции, прожил там полжизни. А до этого, еще мальчишкой, участвовал в гражданской войне, на том самом бронепоезде, который он описывает в «Вечере у Клэр». Приехав в Париж, более двадцати лет работал таксистом и одновременно писал. Его талант сформировался в эмиграции, в отличие, например, от Мережковского. Осетин по национальности, он полностью принадлежал русской культуре. Восхищался Алдановым. О Набокове, правда, отзывался сдержанно. Это было замечательное время — 50-е годы, когда мы работаем с Газдановым на «Свободе». Какие люди тогда собрались в редакции! Лоллий Львов, бывший секретарь редакции «Иллюстрированной России», Игорь Чиннов, известный в эмиграции поэт, Александр Васильевич Бахрах, которого во время войны укрывал, как еврея, на своей вилле Бунин, Виктор Франк, сын крупнейшего философа Семена Франка.
— На «Свободе» тогда работал и Константин Григорьевич Кромиади, бывший глава личной канцелярии генерала Власова…
— Полковник Кромиади работал в отделе кадров. В его задачу входило следить за проникновением на «Свободу» агентуры КГБ. Тяжело раненный в войну, он с трудом передвигался. Это был очень умный, высокообразованный человек и принципиальный противник коммунистической диктатуры, ближайший сотрудник и личный друг Власова. Он написал интереснейшие мемуары «За землю, за волю», опубликованные в США. С Власовым они по-настоящему дружили, хотя и вышли из разных «лагерей». Власов — из крестьянской семьи, пришел к РОА из Красной Армии. Кромиади во время гражданской войны сражался в стане белых. Он говорил, что Власов — крупная фигура, но его представления о Западе были очень наивны…
— Что его и погубило.
— Да, его людей американцы выдали чехам, а те сдали их СМЕРШу.
— Вы знали Олега Туманова, которого, как считается, на «Свободу» заслал КГБ?
— Не очень хорошо. Я уже тогда работал в лондонском бюро «Свободы». Туманов регулярно приезжал из Мюнхена в Лондон к жене. Он был сыном генерала КГБ. Американцы совершенно не разбирались в людях — отсюда и проколы. Так называемые специалисты по России с трудом могли прочесть по-русски несколько фраз. В личных отношениях Туманов вел себя очень прилично, никогда не хамил, глупостей не делал, поэтому был у американцев на хорошем счету. И все же я удивился, когда его продвинули на высокий пост — заведовать отделом новостей. У него для этого не хватало ни знаний, ни способностей. Анекдоты он рассказывал талантливо.
— И пил беспробудно.
— Они все там пили. Люди с судьбой Туманова не просыхали. Участь перебежчиков и засланных агентов была незавидна. И тех и других на «Свободе» хватало. Поэтому я знаю, о чей говорю. Перебежчиков западные разведки сначала использовали, а потом выбрасывали на улицу. Почти никто из них не знал иностранных языков. Были, конечно, исключения, вроде того же Туманова. Кстати, что у него получалось, так это молодежные программы.
— А Олег Битов, журналист из «Литературной газеты», разыгравший из себя перебежчика?
— Лично его я не знал. Помню только, как мы хохотали, когда он вернулся в Москву и написал, что при вербовке в британской разведке его посадили за стол и насильно влили в горло виски. Какой же русский не захочет такого насилия над собой?
— Вы были корреспондентом Би-Би-Си в «Гранд-отеле» в Брайтоне во время съезда Консервативной партии, когда случилось покушение на Маргарет Тэтчер…
— Она буквально на минуту вышла из комнаты, и за ее спиной раздался взрыв. Комната рухнула вниз, открыв прямо в центне отеля сверху донизу настоящее ущелье. Было много жертв. На следующее утро очередная сессия съезда консерваторов открылась как ни в чем не бывало. Тэтчер вышла со своей речью, она была бледна и слегка шепелявила. Ее первыми словами были: «Business as usual!». Это было очень по-английски. Хладнокровие в экстремальных ситуациях — лучшая черта английского характера.
— Вы встречали Ахматову в Лондоне?
— Я хорошо знал исследовательницу ее творчества, американку Аманду Хейт. Она написала по-аиглийски прекрасную биографию Ахматовой. Это была исключительно образованная женщина. Она и познакомила меня с Ахматовой.
— И какой она вам показалась?
— Величественной. Другого слова не подберешь. Она приехала в Оксфорд получать почетную степень доктора Оксфордского университета по литературе. Когда я делал программу о ней на Би-Би-Си, мы получили письмо из СССР: «Что это вы там говорите о какой-то старушонке, которая сидит на кухне с кошками?»
— Письмо, видимо, из КГБ…
— Безусловно. Я тогда был молодым журналистом. Сколько я себя помню, в эмиграции всегда был культ Николая Гумилева, Ахматовой и «блистательного Санкт-Петербурга» «серебряного века».
— Не так давно после 50-летней разлуки вы встретились с братом. Как это произошло?
— Его угнали в Германию на год раньше нас. После окончания войны он попал в руки СМЕРШа. Но так как он был мальчишкой, они просто одели его в военную форму и взяли в армию. После войны он попал в Киев. Искать нас в советское время боялся, так же как и мы опасались дать о себе знать нашим родственникам, чтобы их не скомпрометировать. Но уже во время перестройки он услышал по радио мою программу, которая заканчивалась словами: «Передачу вел Владимир Чугуев». И он мне написал. Вот так мы и нашли друг друга. Я приехал в Киев, так как у него не было денег поехать в Лондон или Париж.
— Лезгинку вы до сих пор танцуете?
— Теперь уже нет. А так на ежегодных балах георгиевских кавалеров в Мюнхене и других городах «скопления» русской эмиграции я регулярно исполнял этот номер. Сами-то кавалеры для лезгинки были староваты. И участь «гвоздя» бала выпадала мне.
— Русская эмиграция прошла тяжелым путь. Стоило ли так страдать?
— Конечно, стоило. И потом, как бы тяжело нам ни пришлось, я никогда не сравню выпавшие на нашу долю испытания с теми, что пережили люди, оставшиеся в России. Я убежден: духовное наследие эмиграции войдет в золотой фонд русской культуры, и знакомство с ним ничуть не менее важно, чем освоение новых источников нефти. Понять и принять эмигрантскую культуру России еще предстоит.Будем надеяться, что это произойдет. Хотя я люблю повторять слова убежденного западника Тургенева, сказавшего, что русский человек не только шапку, но и мозги носит набекрень.
