Жизнь сложилась так, что к середине 80-х большая часть моих друзей и знакомых оказалась раскидана по белу свету; «ареал распространения» был достаточно широк и тривиален: Штаты, Израиль, Англия, Франция, Германия… Каждый сам выбирал свою судьбу, и решив остаться, я до начала перестройки в условиях своей «режимной» работы был лишен возможности переписываться с ними, или сам себя лишил — это, конечно, как посмотреть… Почувствовав к году 87-88-му «слабинку режима» я, с чувством естественной, несмотря на все перед собой оправдания, вины решил попытаться возобновить контакты с друзьями. К тому времени и «соответствующие организации» начали терять ориентировку в том, что можно, а чего нельзя, и я помню чувство «глубокого удовлетворения», испытанное мной, когда я выложил перед изумленной «кадровичкой» заявление о том, что вступаю в переписку с заграничными приятелями, о чем и ставлю в известность. Заявление все же написал, дабы не подставить под удар начальство, хотя… по теперешним моим понятиям и этого делать не следовало. Письма я отправил, ответы получил, и несмотря на приличные сроки оборота корреспонденции, достигавшие двух месяцев, регулярные контакты наладились. Помню, что в начале нашего общения ни я, ни мои заграничные приятели не сомневались, что письма вскрываются и прочитываются, и, хотя никаких явных признаков перлюстрации не обнаруживалось, простенькие наши тесты (столько раз описанные в литературе волоски и ниточки…) подтверждали посторонний интерес к нашей переписке. Потом внешние потрясения достигли такого масштаба, что стал сомнителен интерес к моей скромной персоне, да и число переписывающихся с заграницей стало столь велико, что невозможно было представить повальную перлюстрацию соответствующих размеров. И вот тогда… Началось это в году 89-м или 90-м. Первой ласточкой послужило письмо от моего друга, работавшего тогда в одном из канадских университетов; он вложил в конверт с письмом пару открыток с видами Канады. Господи, в каком виде получил я это письмо!.. Криво разорванный конверт, из двух открыток осталась одна. Я несколько удивился: было понятно, что «соответствующие организации» так грубо не работают, а с мыслью, что на такое может решиться рядовой почтальон, свыкнуться тогда было еще непросто; напомню, это были еще времена, когда автомашины не ездили на красный свет ни при каких обстоятельствах, даже если их водители очень торопились. Подумав, я написал грозное письмо на имя заведующей моего почтового отделения со ссыпкой на 135-ю статью УК РСФСР (нарушение тайны переписки) и с пометкой: копия — в прокуратуру (надо ли говорить, что ни в какую прокуратуру копию я не отослал, не вполне уверен даже, что копия и существовала). Послание свое сам на почту и отнес, заведующей на месте не оказалось, а заместитель ее, несколько смутилась, но потенциальной возможности такого нарушения отрицать не взялась: знаете, молодые девчонки, услышали, что в письмах могут быть доллары… но мы проведем инструктаж… внушим им… Если бы я мог предположить, каковы будут результаты этого внушения!..
Вскрытых писем я больше не получал, но зато письма стали иногда пропадать, причем в подавляющем большинстве случаев «оттуда», а не «туда» (оно и понятно: наши катастрофически теряющие ценность рубли вряд ли заинтересовали бы почтальонов, даже если бы кому-то и пришла блажь одарить ими своих заграничных приятелей). К тому времени я уже знал, что не одного меня коснулось это бедствие. К каким только ухищрениям не прибегали затравленные советские граждане, впоследствии — россияне, дабы обойти грозную и со временем все выраставшую в размерах фигуру отечественного почтальона!.. Заводили абонентские ящики, получали корреспонденцию «до востребования» (причем считалось, что некоторые почтовые отделения надежнее других), пытались вести переписку через Центральный почтамт (пока тот усилиями наших транспортных и строительных служб не оказался фактически отрезанным от остального города)… И все напрасно. Думаю, что если кто-то из иностранных подданных и пытался помочь своим советским знакомым, всовывая доллары в конверты, то он оставил эту безумную и безнадежную затею еще задолго до распада Союза, но легенда о возможности разбогатеть, разгребая долларовые россыпи в зарубежных письмах, продолжала жить собственной жизнью, если и не отрезая полностью, то уж сильно затрудняя нашим соотечественникам контакты с заграницей. Потом, как я понял, поговорив с близкими к почтовой службе людьми, некоторые из почтовых работников действовали и вполне бескорыстно, просто уничтожая заграничную корреспонденцию: этим сволочам пишут… и сами, наверное, туда «намылились»… — по-человечески это очень понятно и наиболее страшно.
Впрочем, любая стройная гипотеза красива и изящна до тех пор, пока грубый реальный факт не пошатнет ее до основания. Уже окончательно списав все почтовые пропажи на жадных и злобных почтальонов, я поставил в 1992-м году «контрольный эксперимент», послал сам себе на открытке уведомление о том, что невзоровское движение «Наши» (если напряжетесь, то вспомните, что было такое…) избрало меня членом своего Совета, а заодно о том, что и Русское Освободительное Движение приняло меня в свои Почетные члены. Опустил я открытку в ближайший почтовый ящик, откуда до нашей почты метров 500, 11-го мая, вынул из своего почтового ящика 30-го мая, итого этот километр, мое послание проделало за 20 дней, преодолевая это расстояние со средней скоростью 1 мм/сек. Никак не могу прокомментировать этот поразительный случай; не помню, как называлась организация, заменившая КГБ в 1992-м году, но и в лучшие для нее времена по отдельному ее сотруднику на каждой почте, по-видимому, не сидело; значит, и в 1992 нашлись бдительные доброхоты, а на кого они направляют свои верноподданнические порывы: на демократов, коммунистов или фашистов — не суть, как важно.
Итог всей этой истории прост и печален: ни я, ни мои заграничные корреспонденты не пользуемся услугами почтового ведомства для взаимной переписки, и никто из моих петербургских знакомых не пользуется; всеми правдами и неправдами мы находим всевозможные оказии «туда» и «оттуда». Бедные почтальоны, должно быть, недоумевают от факта резкого уменьшения переписки с заграницей и соответствующего уменьшения доходов от этого вида почтовой деятельности, несмотря на все повышения тарифов. Это не абсурднее, чем все остальное, но грустнее: все же представлять в «бывшие времена», что на страже «железного занавеса», отгородившего тебя от друзей, стоит грозный дракон по кличке КэГэБэ, было как-то почетнее, чем видеть сейчас в этой роли нашу пожилую почтальоншу с сумкой, тяжелой, правда, не столько от писем и газет, сколько от многочисленных рекламных объявлений, призывающих нас продать свою и купить чужую движимость и недвижимость, объявлений, которые мои соседи по дому кидают на пол тут же в подъезде, у почтового ящика…
17 марта 1996, Петербург;
помещено в сеть 28 октября 2018
газета ЧАС ПИК (Петербург) 10 апреля 1996.
