В 11 номере журнала Страна и Мир (за 1986 год) опубликовано письмо в редакцию Кронида Любарского, в котором автор (являющийся одним из редакторов журнала) выражает свое огорчение по поводу публикации в предыдущем номере Страны и Мира рецензии Юрия Колкера на книгу воспоминаний Семена Липкина. Письмо это показалось мне несправедливым по мысли и не вполне корректным по тону. Двадцать пять лет самой тесной дружбы с Юрием Колкером и его принципиальное неучастие в такого рода полемике побуждают меня высказать ряд замечаний по поводу письма г-на Любарского.
Поводом для огорчения послужило г-ну Любарскому то, что (по его словам) «Ю. Колкер достаточно обстоятельно для маленькой рецензии доказывает что С. Липкин был конформистом». Действительно, слово конформист в рецензии Колкера присутствует. Но достойно ли поступает г-н Любарский, извлекая это слово из контекста и вовсе отстраняя вопрос о том, как и в связи с чем оно было употреблено рецензентом? Так ли ведутся споры между теми, кто всерьез дорожит истиной? Ведь человек, прочитавший одно лишь письмо г-на Любарского, с полным основанием решит, что Колкер написал статью о конформизме Липкина. Между тем, Колкер написал и опубликовал положительную рецензию на книгу Липкина. Эту книгу он приравнивает к «литературному документу, драгоценному для историка литературы и внимательного читателя»; она, по словам Колкера, написана «с подкупающей искренностью и мужеством». О самом Липкине Колкер пишет: «первоклассный поэт и переводчик, всю свою жизнь отдавший русской культуре»; «самостоятельный и глубокий наблюдатель, ценящий точность и полноту». В связи с религиозностью Липкина Колкер говорит о его «возвышенной душе». То, что все эти слова г-ном Любарским забыты, едва ли можно удовлетворительно объяснить небрежностью, понятной у занятого человека, или нехваткой журнального места. Но этого мало. Уход от разговора по существу, от обсуждения вопроса, что же все-таки заставило рецензента назвать Липкина конформистом, — столь нарочит, раздражение г-на Любарского столь наглядно, что уже из одного этого читатель невольно начинает подозревать г-на Любарского в неправоте. Недобросовестность в полемике всегда, в конечном счете, не в пользу того кто ее допустил. Создается впечатление, кто г-н Любарский прячет (или не осознает) истинную причину своего раздражения.
Г-н Любарский пишет: «советская реальность такова, что через эту стадию [т.е. конформизм. — Т.К] в той или иной мере проходят все советские граждане…». Суждение это бесспорно — но небезукоризненно. Почему — только «советские граждане» и — только «проходят»? Считает ли г-н Любарский, что порядочный человек в свободной стране может вовсе не быть конформистом, оставаясь при этом достойным и полезным членом общества? Если да, то взгляд этот хоть и не нов, но прочно забыт. Обыкновенно полагают, что конформизм, в известных пределах, естественен и неизбежен, и сам по себе еще ни на минуту не подразумевает беспринципности. Полный отказ от него означал бы крайний эгоизм, крайний анархизм.
Итак, г-н Любарский а) не пожелал вступить в обсуждение высказанной Колкером мысли и не потрудился пересказать ее для своего читателя; и б) возражает самому себе, ибо вложил не совсем обыкновенный смысл в слово конформизм, приравняв его к беспринципности, — чем, вероятно, и было вызвано его огорчение. Здесь можно было бы и закончить, если бы г-н Любарский странным образом не перевел вдруг разговор на личность Колкера. Я продолжу предыдущую цитату из письма г-на Любарского: «…через эту стадию в той или иной мере проходят все советские граждане, даже те, кто ныне считают себя воинствующими антикоммунистами. Не составил исключения и автор рецензии кандидат наук Ю. Колкер». В этом фрагменте имеются две странности. Г-н Любарский, очевидно, навел справки о прошлом Колкера (с кем он лично не знаком), — почему бы ему, в таком случае, не добавить, что Колкер — кандидат физико-математических наук по специальности биофизика? Считает ли он занятие биофизикой в СССР той мерой конформизма, которой уже стоит стыдиться? Если так, если уж говорить о Колкере, то почему не упомянуть, что и биофизикой Колкеру заниматься не дали, вынудив уйти сначала в программисты, а затем в кочегары? Наконец, почему вообще стал перед г-ном Любарским вопрос о конформизме Колкера — в связи с его рецензией, где он не только не ставит себя в пример Липкину, но и вообще не говорит о себе ни слова? Так — переходя на личности, говоря правду, но не всю правду (т. е. передергивая) — ведут полемику советские журналы. Им же свойственно как бы невзначай поставить рядом с именем порицаемого автора эпитет, не имеющий к этому автору отношения, но, однако, уже одним этим соседством привязываемый к нему. Не возьмется ли г-н Любарский указать, с какой целью введен им в текст письма термин «воинствующий антикоммунист»? Насколько я знаю Колкера, он — вообще не политик, все его мысли, и уже многие годы подряд, поглощены не политическими, а эстетическими и этическими вопросами современности.
Колкер, по словам г-на Любарского, что-то «доказывает», что уже само по себе неплохо, даже если доказательство ошибочно. Наоборот, г-н Любарский поучает: «Нравственная сила человека определяется не тем, был он или не был конформистом, а тем, нашел ли он в себе силы им перестать быть и заявить об этом в открытую…». Кажется, что г-н Любарский опять спорит с самим собою: ничто в его сентенции не противоречит мыслям высказанным Колкером, написавшим: «Еще в меньшей мере, чем Гроссман… Липкин может быть назван благополучным советским писателем… Безусловно, ни при каких обстоятельствах не был он и по сей день не является прислужником власти…».
Г-н Любарский продолжает: «С. Липкин смог это сделать [т.е. перестать быть конформистом. — Т. К.] — притом находясь не здесь, в безопасном зарубежье, а там. Мне кажется, что написанное Ю. Колкером, написанное: сейчас, когда 75-летний поэт находится в столь трудных жизненных обстоятельствах, — это элементарная человеческая бестактность…». Замечу сначала, что, точно в насмешку над г-ном Любарским, «столь, трудные жизненные обстоятельства» завершились для Липкина как раз к моменту спора: Липкин вернулся в СП. Отмечу также может быть и тактичное, но крайне не логичное противопоставление г-на Любарского, словно бы призывающего Колкера не быть конформистом здесь, «в безопасном зарубежье» (куда, следовательно, дорога открыта лишь конформистам). Можно допустить, что все это — лишь неловкости стиля, простительные у политического деятеля, которому не до частностей, для которого смысл и правда дороже деликатности и стилистической чистоты. Но и со смыслом и правдой у г-на Любарского дело обстоит не лучше. Мысль Колкера такова: в довоенные годы, в годы вымеравших от голода деревень, Липкин был конформистом — но не только (и не столько) по отношению к советской власти, сколько по отношению к господствовавшему тогда в национальном сознании преувеличенному почитанию писателя, его роли и места в народной жизни; ведь если признанные писатели суть авгуры национальных святынь, то тогда непризнанных — можно убивать.
Упрек Колкера Липкину таков: тогда — в указанном смысле конформистами были почти все, в том числе и те, кем мы сейчас гордимся; но прошли годы, и Липкин не пересмотрел своего прошлого, как это сделал в свое время, например, Лев Толстой, в молодости стыдившийся выезжать иначе как четверкой цугом, а в старости — видеть, как за ним выносят ночной горшок. Колкер пишет: «Нельзя, разумеется, упрекнуть писателя в том, что он живет богаче крестьянина, но от христианина ждешь, что он сделает это сам…». Затем Колкер сравнивает сегодняшнее бедственное (это подчеркнуто) положение Липкина — с обыкновенным, небедственным, положением писателей так называемой второй литературы. Делает он это на примере Татьяны Котович (чьи стихи были недавно по его предложению опубликованы Континентом), поэтессы, которая, правда, не выходила из СП, где никогда не состояла, и которой лишь 40, а не 75 лет, — но которая большую часть своей жизни работает подсобницей на тяжелых производствах и, кажется, по сей день голодает, — между тем как ее стихи тоже, и уже давно, с 1960-х, заслужили признание на родине и публиковались там. Мысль простая, с нею можно не согласиться, на нее можно рассердиться, — но ее необходимо было, пусть коротко, но изложить.
Мне понятна почтительность г-на Любарского к С. И. Липкину, я ее разделяю (как разделяет и Колкер в своей статье). Но никакая почтительность не оправдывает равнодушия к истине. Нет авторов, не подлежащих критике, — если только критика эта добросовестна и доказательна. Статья Колкера выгодно отличается от реплики г-на Любарского как раз этими качествами — желанием понять и быть понятым, добросовестностью, сдержанностью.
Ряд недоумений у читателей и авторов Страны и Мира должна вызвать и последняя фраза из письма г-на Любарского: «я хочу извиниться перед Семеном Израилевичем Липкиным за эту публикацию» (т. е. за статью Колкера). Еcли это редакционное извинение, то почему оно подписано только одним из редакторов? Не попала ли статья Колкера на страницы журнала контрабандой? Если г-н Любарский извиняется от своего имени, то почему он извиняется за публикацию ? Не означает ли это, что он является (или чувствует себя) главным редактором журнала, издаваемого (как это принято думать) коллегией равноправных редакторов? Далее, извиняется ли г-н Любарский перед С.Липкиным также и за похвалы, расточаемые последнему Колкером?
Быть может, короткая реплика г-на Любарского (в целом, по стилю и тону, вовсе не характерная для Страны и Мира ) и не заслуживала бы столь подробного возражения, — не будь она печальным напоминанием. Она вновь показывает, как в современном русском зарубежье читают и пишут. В ней — наше отношение к литературному труду. Мы все скорее писатели, чем читатели: читаем небрежно, вычитывая свое в чужом; но и пишем кое-как, и часто не ради истины, а ради сведения счётов за невысказанные обиды. Не только правдоискательство и совесть, но и точность ушла из литературного обихода, — видимо, как нечто мещанское.
До сих пор Страна и Мир был журналом, где «мнение, высказанное автором» могло «не совпадать с точкой зрения редакции» (так значится на обложке). Это дает мне надежду, что моя заметка, затрагивающая нечто большее чем частный спор, будет вами, господа редакторы, помещена у вас без искажений и купюр*.
Татьяна Костина
Иерусалим,
30 декабря 1986.
* Редакция журнала Страна и Мир эту заметку поместить отказалась.
журнал КОНТИНЕНТ (Париж) №52, 1987.
