Как-то, ещё в 1990-е годы, я навещала родных в Питере. Поездка выдалась обычная, но перед самым моим возвращением в Лондон одна из старых знакомых пришла с просьбой: взять подарок для ее внучки, которая выходила замуж за британца и уже находилась в Лондоне. В качестве подарка бабушка посылала внучке две серебряные ложки, уложенные в красивую коробочку и перевязанную ленточкой. Чтобы не нарушать красоты, я не стала даже открывать коробку… поверила, что там не бомба… Где была моя бдительность?!
В аэропорт меня привезла на машине кузина, она спешила, мы наскоро попрощались, и я пошла на регистрацию. С британским паспортом — я уже успела оценить это — ездить было гораздо удобнее, чем было прежде, с израильским. В начале 1990-х годов израильский паспорт вызывал сильное раздражение и придирки со стороны таможенников; особенно тщательно перебирали ручную кладь. С британским же паспортом меня в Пулкове всегда пропускали с милой улыбкой, не открывая для проверки ни чемодана, ни ручной клади. Англоманы, рассудила я, бывают и в таможне.
Однако на этот раз мне напомнили старое… напомнили кошмарный день моей эмиграции из Советского союза, когда после таможни я чудом жива осталась… Таможенник с бесцветным и бесстрастным лицом оказался патриотом старой закваски. Взглянув на меня исподлобья, он коротко рявкнул: «Чемодан на стол!»
Я слегка опешила: в чемодане были тяжелые книги, поднять его на уровень стола было мне просто не по силам… не по здоровью и не по возрасту. Слава богу, другой таможенник, видно, рангом ниже, догадался помочь мне. «Открывайте!» — опять рявкнул первый. Я открыла чемодан в полном недоумении, потому что вины за собою не чаяла. Однако рыбоглазый досмотрщик уверенным движением вытащил перевязанный ленточкой пакет с ложками, развернул его (ленточки и красивого бантика не пожалел!) и сунул мне под нос с грозным восклицанием: «А это что?!» Я простодушно ответила, что это ложки. «А вы видите, какие это ложки?!» — тряс ложками перед моим носом таможенник. Но видеть на близком расстоянии я ничего не могу, поэтому я растерянно смотрела на расплывающиеся контуры ложек, никак не понимая, что за преступление я совершила.
Оказалось, что преступлений было два: первое — не указала ложки в декларации (а мне это и в голову не пришло!), второе — они оказались дореволюционными, запрещенными к вывозу без специального разрешения! Я пыталась оправдаться, рассказала, как на духу, что, мол, везу подарок на свадьбу внучке от бабушки, поэтому и не разворачивала сверток, не видела, что ложки старинные... На это мне резонно ответили, что я так мне могла и бомбу получить. Как они были правы! Ведь и среди бабушек случаются террористки. Была ведь какая-то Брешко-Брешковская, «бабушка русской революции», пламенная эсерка из боевой организации.
— Всё! Снимаем с рейса, будете платить штраф, — торжествующе возгласил хранитель национальных ценностей. Взял он эти чертовы ложки, взял мой британский паспорт и ушел в святая святых таможни.
Я стояла перед растерзанным чемоданом, который велено было переворошить помощнику таможенника, и в ужасе пыталась собраться с мыслями: где взять денег на обратный билет, если меня снимают с самолета. Ведь билет у меня чартерный, значит, придется покупать новый... Десять минут показались мне часом. Но сосредоточиться не удавалось; в могзу вертелось одно: «чертовы ложки! чертовы ложки!» Но вот показался мой инквизитор. В руках у него я увидела чертовы ложки и мой драгоценный паспорт.
— Идите и отдайте провожающим, — буркнул рыбоглазый, протягивая мне ложки. Было видно, что он огорчен не на шутку.
— Но мои уже уехали! — в воскликнула я. — Можно мне позвонить с вашего телефона?
— Нет! Идите в автомат. Нет наших денег? Так разменяйте свои доллары в обменном пункте.
Доллары! Будто у меня были доллары…
Я в растерянности вышла в зал ожидания с ложками в руках. Звонить было бесполезно, самолет улетал через 40 минут, а езды до ближайших друзей или родных — не менее часа. Да и пункт обмена валюты оказался закрыт (о чем, нужно полагать, рыбоглазый знал).
Оглянувшись по сторонам, я выбрала группу людей, лица которых показались мне вызывающими доверие, набралась храбрости, подошла к ним, объяснила свою безвыходную ситуацию и попросила взять ложки и телефон моих родных, которые потом приедут и заберут у них злополучный подарок. Пожилой джентльмен и его спутница, хоть и без излишней любезности, согласились выполнить мою просьбу. С облегчением я вернулась к своему чемодану, кое-как упаковала разбросанные вещи, сдала чемодан в багаж и прошла паспортный контроль. На нейтральной территории перевела дух, позволила себе, наконец, расслабиться, пригласила за стойку бара человека, которого провожали мои спасители, и угостила его скотчем. Тут он мне и сказал, что ложки я отдала не кому-нибудь, а... заместителю директора Эрмитажа. Сам он оказался директором одного из музеев Кракова...
Каким наслаждением для меня было опять выступить на британскую землю! Каким наслаждением — услышать английский язык… вместо родного! Невольно всплыли в памяти слова другого русского беженца, Владимира Сергеевича Печерина, писавшего в середине девятнадцатого века: «Я благословляю тот день и час, когда вступил на английский берег… тот живой закон, который столетия начертали в сердцах великодушного английского народа…»
Чертовы ложки благополучно вернулись к доброй и отнюдь не чертовой бабушке. Не знаю, нашла ли она способ подарить их своей внучке. Но я с тех пор я в каждой бабушке вижу бабушку русской революции и поручений не принимаю: неровен час, ещё взорвется!
От штрафа же и от покупки другого билета спасло меня, я думаю, одно: моя «краснокожая паспортина» — по счастью, совсем не та, которую воспел пролетарский поэт.
22 сентября 2000, Лондон
газета Лондонский курьер №130, сентября 2000.
